Книга Три девушки в ярости - Изабель Пандазопулос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И всё это — между двух мостовых и трёх баррикад, с тряпкой у рта, чтобы не задохнуться от слезоточивого газа, слушая радио по нашим маленьким транзисторам, водружённым на капоты сгоревших машин. Это же гениально!!!
Вчера я наткнулась на одну листовку, притянувшую меня, точно магнитом!!! Я переписала её для тебя и именно тогда и решила, что обязательно тебе напишу.
СТУДЕНТ, подвергающий всё сомнению
Отношения ученика и учителя,
А не думал ты подвергнуть сомнению
Отношения мужчины и женщины?
СТУДЕНТКА — участница революции,
Не дай снова обмануть себя,
Не просто иди следом за всеми,
Определись, чего требуешь ты сама!
И я туда пошла!
Аудитории были набиты битком! Правду говорю — аж стены трещали!!! И знаешь, это было волшебно — видеть нас всех вместе! Все так изумлены, и заинтересованы, и полны страсти… Бросаются обниматься напропалую, хмельные от возможности наконец-то обмениваться мнениями, разговаривать друг с другом, оскорблять, протестовать! Проявлять себя вовсю…
«Мы, нас…» От этих слов у меня до сих пор слёзы на глазах. Но главное — твёрдая убеждённость в самой глубине моей души, что откат к прошлому НЕВОЗМОЖЕН УЖЕ НИКОГДА.
В тот самый вечер я видела, как женщины вставали и выступали. Против всех авторитетов, которые стараются отвести им лишь ограниченную роль: родителей, преподавателей, предпринимателей… против всех, кто предпочитает видеть нас покорными! Клеомена выступает во всех аудиториях. Она горит энтузиазмом и зажигает толпы. Люди восхищаются ей и аплодируют. И она ещё и смешит их! Она самая пламенная из всех нас!!! Какая женщина!!!!
Возвращайся быстрее!
Или дай о себе знать!
Если ты не можешь вернуться в Париж, я найду кого-нибудь, кто привезёт тебя на машине!
Потому что вопреки всему вся страна бастует! Больше нет поездов, нет бензина, нет служащих в банках, ни почты, ни телевидения, ни мусоровозов. Нет больше грузовиков на дорогах, нет рабочих на заводах… И я вдруг говорю сама себе, что ты ведь и письма этого не получишь…
Ну и ладно, ничего!!!
Сейчас суну его в свой дневник, а отдам тебе прямо в руки.
Целую совершенно по-революционному,
Париж, май
1968
Жак Фонтен — Клеомене Рунарис
Афины,
23 мая 1968
Мадемуазель Рунарис!
Вообразите моё удивление, когда декан университета собственной персоной запросил встречи со мной. И ещё того больше — когда я узнал, что вы были в числе этих агитаторов, которые сеют хаос, разрушают и оплёвывают места столь священные, как Сорбонна, а то и бросаются булыжниками в стражей порядка! Мне стоило большого труда в это поверить. Я даже уверял его, что он ошибается. Но пришлось признать очевидное… Да, речь шла именно о вас!
Способны ли вы хоть на миг представить себе, до какой степени я огорчён? Говоря попросту, вы обманули моё доверие. Вы растоптали надежды, которые я на вас возлагал. И наплевали на силы и средства, которые я потратил, чтобы вас спасти. Мне в высшей степени неприятно напоминать вам об этом. Как вы смеете бросать вызов власти тех, кто принял вас на своей земле, кто устраивает ваш быт и кормит вас, тем, кто заботится о вас и защищает вас? Вам не кажется, что Франция и французы заслуживают большего, чем такая неблагодарность? Вам, чёрт подери, всего-то и надо было, что сдать экзамены и спокойно жить! Не слишком ли много вы требуете после всего, что для вас уже сделали?
Декан выразился предельно ясно. Если он ещё раз увидит вас на какой-нибудь манифестации этих взбесившихся леваков, он подаст по всей форме требование о вашем исключении. И вы будете высланы за границу, как уже выслан ваш товарищ Кон-Бендит!
Не обольщайтесь, мадемуазель, никакой революции не будет, и все эти юные бунтовщики завтра вернутся к их дорогостоящим учебным занятиям, сохранив, может быть, лишь смутное воспоминание о том, что вы когда-то вместе с ними учились.
Ваш друг
Клеомена — Жаку Фонтену
Париж,
25 мая 1968
Господин посол, дорогой месье Фонтен!
Я чудовищно неблагодарна, что правда, то правда, и я понимаю ваш гнев. Я считаю его вполне оправданным. Разумеется, я могла бы, вместо того чтобы часами торчать на улицах или демонстрациях, споря о столь суетных темах, как свобода и демократия, читать в тихих библиотеках Канта, Гегеля или даже Ницше. Несомненно, это было бы не так ошеломляюще и больше подобало бы девушке вроде меня, которую вы по доброте душевной вытащили из грязи.
Однако сколько раз я слышала от вас слова восхищения той борьбой, которой отдал жизнь мой отец, его силой и стойкостью убеждений, его способностью к сопротивлению, никогда не дававшей слабины? Он посвятил этому свою жизнь. В этой же борьбе погиб и мой брат. А о матери я до сих пор не имею никаких вестей.
Я — их дочь, я сестра Мицо, господин посол. Я коммунистка, я партизанка, я феминистка, и я гречанка. Я на защите демократии и революции. Я мечтаю о свободе и равенстве. Как ради сегодняшнего дня, так и ради завтрашнего. Но вовсе не ради того, чтобы писать об этом высокоучёные диссертации в трёх частях с подглавками. И того менее — чтобы украшать прекрасные гостиные тех посольств, в которых вы принимаете ваших друзей.
Вы огорчены, месье Фонтен. Не стоит, разочарования могут вызвать изжогу.
Несмотря ни на что, спасибо вам. Я предпочла бы услышать, что вы гордитесь мною.
Искренне ваша
Сибилла — Магде
Берлин,
июнь 1968
Дорогая моя Магда!
Раз уж ты так настойчиво требуешь, я наконец решилась написать тебе эти несколько слов. Я, правда, не знаю, чего ты ждёшь. Я не верю в крупные выяснения отношений. Но искренне надеюсь, что всё написанное мной пойдёт тебе на пользу.
Когда я думаю, с чего начать рассказ о твоей сестре, первой приходит на память та лестница в несколько ступенек, вы обе так любили сидеть там наверху. Маленькая каменная лесенка, ведущая в домик, от которого осталась лишь дверная рама, открывающаяся прямо на руины. Тебе четыре годика, а Лотте уже девять. Но мне до сих пор трудно осознать эту вашу разницу в возрасте. Ты такая крошка, а она уже большая. Но Лотта всегда была слабым ребёнком.
